ТЕТРАДЬ ДЕСЯТАЯ (1942-1944 годы)
Мемуары
Степана Васильевича Бондаренко. Эта часть написана в 1977 году.
|
Путь за Волгу
В Дударевке я пробыл недолго. Семьи Лугового,
Логачёва, заведующего отделом пропаганды райкома Якова Петровича Жаркова
и некоторых других работников райкома находились в эвакуации за Волгой
- в селе Беляевка Старо-Полтавского района Саратовской области. Стало
известно, что в 25 км от Беляевки, в селе Песчанка, "осела"
и Нина Павловна с детьми. Закончив сборы, вероятно 10 или 12 октября,
мы двинулись в дальний путь - километров 500. Как бойцы истребительного
батальона и возможные партизаны, на всякий случай захватили с собой и
винтовку. Двигались мы медленно - на быках далеко не уедешь, особенно
с грузом. Да к тому же ещё один бык, молодой, попался норовистый. Идёт,
идёт, а потом станет или ляжет, и ты его хоть убей - не сдвинется с места. До посёлка Добринка, где нам предстояло переправиться
через Волгу, оставалось всего километров четыре-пять. Надо было подниматься
на гору, и тут "забастовал" наш уросливый бык. Не шёл и всё.
Мы решили разгрузить подводу. Быки пошли почти с пустой бричкой на гору,
а потом мы стали на себе переносить груз. И вот в то время, когда мы с
Жарковым находились на бугре, внизу появилась грузовая военная полуторка.
Возле нашего груза машина остановилась, шофёр вышел из кабины и взял стоявшее
у дороги ведро с моими новыми хромовыми сапогами. Я их взял с собой для
того, чтобы в случае нужды обменять на продукты. Спускаясь вниз, я стал
кричать: "Что вы делаете? Не трогайте чужое добро!" Шофёр сел
в машину и она покатилась мне навстречу. Я встал посреди дороги, но она
не останавливалась, на полном газу перла на меня. Я отскочил в сторону,
и, по глупости, хотел руками уцепиться за борт, чтобы заскочить в кузов.
Это на полном ходу! Понятно, я не смог удержаться. Сорвался, а полу моего
плаща зацепило заднее колесо машины и потянуло меня под неё. Машина побежала
дальше, не обращая внимания на крик Жаркова. Привезли меня прямо в Добринскую районную больницу. Врачи установили, что машина помяла мне мочевой пузырь и повредила правое бедро - надтреснула кость. Уложили на больничную койку, но ничего делать не стали. На четвёртые сутки кровотечение прекратилось. Меня выписали из больницы, которая была переполнена, и разрешили ехать дальше. Жарков с подводой в эти дни находился в Доме колхозника, ждал меня. С его помощью, на костылях, я вышел и взобрался на бричку, хотя от сильной боли в бедре хотелось кричать. Без всяких препятствий на пароме мы переправились через Волгу, и к вечеру были в Беляевке. Здесь, в избушке, которую занимала семья Жаркова, я заночевал. Подводу разгрузили. Утром Яков Петрович на тех же быках повез меня, с моей долей продуктов, в село Песчанку. Добрались туда тоже к вечеру. Это было за два или три дня до праздника Октябрьской революции. |
Беженцы
Прибыв в Песчанку, я обрадовался тому, что
все - Нина Павловна, Тёма, Наташа, Ася и Таня, - были живы и здоровы. Когда мать уходила на работу, а Артём - в
степь, за бурьяном, дома оставалась Наташа и нянчила Асю и Таню. Нина
Павловна устроилась в правлении колхоза счетоводом. Работа отнимала у
неё много времени, но, вместе с тем, это представляло преимущества в получении
некоторой помощи от колхоза: иногда колхоз отпускал молоко, выписывал
хоть немного крупы и т.д. Нина Павловна по своей натуре была неразговорчива.
Она не любила рассказывать о себе. Она никогда не жаловалась, как бы ей
трудно не было. Она, насколько я помню, никогда ни с кем не ругалась.
У неё была завидная выдержка, и она могла ладить даже с такими людьми,
как хозяйка занимаемой кухни - Шкуродёриха, которая требовала аккуратно
платить квартплату и ничего не делать без ее разрешения ни во дворе, ни
в "квартире". Что я делал, чем занимался, оставшись в Песчанке? Ходить без костылей не мог. Лечиться негде. Надо было надеяться, что всё само по себе заживёт. Сидел дома, если можно было домом назвать злополучную летнюю кухню. Нянчился с Асей и Таней. Сшил из привезённых овчин тулуп. Днём я надевал его, когда выходил на улицу. Ночью я спал с детьми на нарах, и мы накрывались им вместо одеяла. Подшил старые валенки и починил всю, какая была, обувь. Наложил заплаты на полушубок, который остался у меня ещё от политотдела. В нем Тёма ездил в степь за бурьяном. Готовил иногда пищу. Ещё смотрел за поросёнком. Но где-то в декабре или январе он заболел. Пришлось "прирезать", когда он уже испустил дух. Но... съели. В Песчанке жило много беженцев из разных
мест. Из государственных фондов они получали хлебные пайки - муку. За
ней нужно было ездить на мельницу, километров за 15-20. Видимо, уже в
декабре надо было ехать за мукой, а ехать некому. Предложили мне. Я должен
был согласиться. Посылали две подводы: одну - конную, на которой ехал
зав.маг, получающий и выдающий паёк; другую - верблюжью, на которую посадили
меня. До этого я никогда не ездил на верблюдах, и не знал их повадок.
А оказалось, что верблюды - хуже даже того быка, из-за которого я попал
под машину. На мельницу они шли нормально. А когда уже с мукой ехали обратно,
на полпути, прямо в степи, один из них остановился и лёг. Что я с ним
ни делал - стегал и кнутом и вожжами, брал и тащил за хвост - верблюд
пролежал, наверное, больше часа. Другой в это время стоял. Когда я потерял
уже всякую надежду, верблюд поднялся. В Песчанку с мукой я прибыл ночью,
когда уже собирались ехать меня разыскивать. |
В сторону войны
Пришел 1943 год. Меня, наряду с другими мужчинами
призывного возраста, вызвали в старо-полтавский райвоенкомат на медицинское
освидетельствование. К этому времени я пользовался только одним костылём,
и меня признали годным к строевой службе. Председатель комиссии - райвоенком,
поинтересовался, как я попал в Песчанку. Я рассказал и предъявил удостоверение,
выданное Вёшенским районным штабом обороны. Военком сказал: "Советую
Вам быстрее возвращаться в Вёшенскую. Иначе я вынужден буду призвать Вас
в армию." Прошло недели две-три, и, видимо, во второй
половине февраля я снова направился в Вёшенскую. На этот раз один. Надо
было пройти 500 километров. Для этого требовалось не менее 20 дней. Из
этого расчёта надо было захватить с собой продуктов. В то время в дороге
ничего нельзя было приобрести, если нечего было менять. На себе нести
продукты тяжело - в этом убедился, когда первый раз уходил из Песчанки.
Поэтому сделал саночки, на них нагрузил мешочек с сухарями и пшеном, которое
колхоз выписал за то, что ездил с зерном на элеватор. Был там и кусочек
сала. К санкам привязал веревочку и "поехал". Боялся, что снова
может разболеться нога, но боли были терпимые. Первую ночь снова ночевал
в Беляевке на квартире нашего предколхоза Федотова, который стал временно
зам.предколхоза: здесь находился эвакуированный скот поповского колхоза.
Он накормил меня вечером, угостил завтраком и дал ещё с килограмм хлеба
на дорогу. Ликвидация окруженной в Сталинграде группировки гитлеровских войск подняла дух в народе. Это я чувствовал в каждом населённом пункте, в каждом доме, где мне приходилось останавливаться на ночёвку или просто отдохнуть, напиться воды, перекусить. Однако настроение омрачалось тем, что увеличилось количество получаемых похоронок. Тем, что конца войны ещё не было видно. На протяжении пути от Песчанки, через Добринку
и далее - внешне ничто не напоминало о войне: не было видно следов бомбардировок
и разрушений. Станция Серебряково напомнила о ней: вокзал и все окружавшие
его постройки были разрушены, либо сгорели в результате ожесточенных бомбардировок
с воздуха. На 21-й день путешествия я достиг Вешенской
земли. В хуторе Севастьяновском остановился ночевать у председателя колхоза,
бывшего инструктора райкома партии, Ивана Мельникова. Он рассказал мне: |
Удостоверение беженцев
|
Карта местности
|
Спрятанный хлеб
Переночевав в Севастьяновском, я пошёл дальше,
и следующую ночь ночевал уже в хуторе Гороховском. Это в 6 км от Вёшенской.
Ночевал у старухи, к которой присватался мой наборщик Николай, через которого
я познакомился с ней раньше. Николая не было в хуторе: он находился на
работе в Вёшенской. Здесь я решил сбрить бороду. Старуха нашла мне какую-то
ржавую и тупую бритву. Мыла не было. Я смочил бороду горячей водой и не
побрил, а просто ободрал её. А к утру всё лицо у меня распухло. Я не был в Вёшенской почти пять месяцев.
За это время здесь многое изменилось. В начале декабря 1942 г. гитлеровцы
покинули Базки. Фронт отодвинулся далеко за Миллерово. Был освобождён
Ростов. На всём протяжении от Воронежа до Азовского моря Дон был очищен
от немецких захватчиков. Квартира наша, как уже говорил, была разрушена, и я был вынужден поселиться и жить (точнее сказать: есть и спать) в той же комнате педучилища, в которой находились "типография" и редакция. Теперь мне пришлось заниматься не только
выпуском газеты. На утро пошли по домам. Мало было таких,
которые показывали ямы с зерном. Но буквально в каждом доме находили спрятанный
хлеб. Я строго выполнял свое обещание: тем, кто добровольно показывал,
где спрятаны зерно или мука, оставлял норму. И к концу второго дня, и
в последующие дни, таких хозяев становилось больше. Война требовала всё больше и больше "пушечного
мяса" - солдат. Беспрерывно проводилась мобилизация в армию. В начале
лета райвоенкомат организовал мобилизационные пункты по кустам. Один из
таких пунктов был в станице Еланской. Туда выехала мобилизационная комиссия
- врачи, работники военкомата. Райком послал и меня, чтобы я выступил
там с докладом о положении на фронте и международной обстановке. К назначенному
сроку возле станичного клуба собралось, видимо, более сотни подлежащих
мобилизации, их жены, дети, другие родственники. Признанные годными тут
же комплектовались в команды для отправки в город Миллерово, в воинские
части. Готовились их проводы. Все понимали, что многие из них уедут навсегда. Я не знаю, почему вообще меня не взяли в
армию. |
Вопросы продовольственный и жилищный
До войны издательство газеты "Большевистский
Дон" имело в центре станицы усадьбу, свой огороженный двор. Вдоль
главной улицы тянулось деревянное здание типографии. Далее - дом, занятый
под квартиры редактора и зам.редактора. В противоположной стороне стоял
длинный сарай, крытый камышом. Часть сарая была отведена под склад бумаги
и других типографских материалов. В остальной части размещались конюшня
с сеновалом, навес для сбруи и упряжи и хлев для индивидуального животноводства.
Бомбардировками с воздуха и минометным обстрелом с правой стороны Дона
здание типографии и жилой дом были разрушены, а сарай уцелел. Нашими солдатами,
когда брали бумагу, со склада были сорваны только замки. После того, как
я вернулся из-за Волги, сарай привели в порядок, и с наступлением лета
я поселился в нём. Так на первых порах был решён для меня жилищный вопрос. На суходольном лугу возле хутора Пигаревка
для работников типографии и редакции районные организации выделили земельный
участок под огороды. На нём я посадил несколько соток картофеля, но весна
и лето оказались засушливыми, и урожай здесь оказался плохой. Лесхоз выделил
мне под огород 15 соток на заливном лугу. Там урожай получился замечательный.
К сожалению, этот участок я не смог освоить, засадил всего сотки две.
Надо было его вручную вскопать, а главное - у меня не было картошки для
посадки. Рыбу мы с Душко ловили не только сетями.
Занялись, было, и браконьерством - глушили её. Когда линия фронта проходила
по Дону, повсюду вдоль неё была разбросана взрывчатка. Кое-кто из жителей
подбирал. Известные запасы взрывчатки оказались и у Душко. Глушили рыбу
несколько раз в самом Дону и в озерах на лугу. Я стал ждать скорого возвращения Нины Павловны
с детьми из эвакуации домой, в Вёшки.
Село Песчанка расположено на речке Еруслан,
небольшом притоке Волги. В те времена речка кишела рыбой. Тёма и Наташа
ловили её обыкновенной корзиной. Налавливали столько, что не могли съедать.
Часть тоже солили и вялили. Часть же шла на корм - после моего отбытия
из Песчанки Нина Павловна достала второго поросёнка. За лето вырастили
хорошего подсвинка. Перед самым отъездом из Песчанки продали его, и у
них появились деньги на дорогу. Где-то через месяц после выезда из Песчанки
они благополучно прибыли домой, в Вешенскую. Ребятишкам так понравилось
это путешествие, что, пробыв дома несколько дней, Наташа и Ася стали просить
маму ехать дальше. Нина Павловна говорила: "Я бы сама с удовольствием
поехала. Привычка. Теперь я понимаю, почему цыгане не сидят на одном месте,
и живут, находясь всю жизнь в пути..."
|
Редактор как минёр
Газета "Большевистский Дон" выходила
три раза в неделю. Небольшим форматом. На обёрточной бумаге, - запас её
сохранился. Но теперь были уже наборщики. Уборщицу научили печатать газету
на плоской машине с ручным приводом. Сдавала материал в набор, исполняла
роль выпускающего и корректора секретарь редакции.
В Ростове я заходил в областное управление
полиграфии и издательств - облполиграфиздат. Доложил о положении дел в
нашем районном издательстве. Рассказал о тяжёлом материальном положении
семьи - приходится есть ракушки, добывать и есть болотные корни и пр.
Начальник управления Тупото, по совету зав.сектором печати обкома Никитина,
выписал лично для меня 15 кг обрезков и срыва белой бумаги, чтобы я мог
приобрести на неё что-нибудь из продуктов. Бумага тогда дорого ценилась!
Бумагой я расплачивался за проезд и за ночёвку, когда на попутных машинах
возвращался из Миллерово в Вёшенскую. Прошло месяца два, и в мае 1944 года меня снова вызвали в обком и направили в город Шахты редактором городской газеты "Красный Шахтер" (той самой газеты, в редакцию которой 13 с лишним лет назад меня не допустили даже рядовым сотрудником). Уже в г.Шахты мне вручили первую награду - медаль "За оборону Сталинграда", - за активное участие в борьбе против фашистских захватчиков "на дальних подступах к Сталинграду". Так была оценена моя работа в дни войны в станице Вёшенской. |
© 2012 Тетради