ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ (1928-1930 годы)
Мемуары
Степана Васильевича Бондаренко. Эта часть написана в 1976 году.
|
Газета "Советская Сибирь"
В июле 1928 г. я оказался в Новосибирске. В те времена он был деревянный, большая деревня. Как город, по существу, только начинал строиться. Однако строился быстро - его называли Сибирским Чикаго. Население также быстро увеличивалось, и с жильём было сложно. Приехав в Новосибирск, некоторое время я жил в гостинице. К приезду Нины Павловны (она с Леной приехала недели на две позже) с трудом разыскал и снял комнату в частном доме. Это была часть небольшой избы с отдельным входом. Площадь всего метров 10-12 квадратных. Изба - полусгнившая. Крыша протекала как решето. В полу - огромные дыры. Сыро, неуютно, но выбирать было не из чего. Здесь мы прожили месяца два-три, пока было тепло на дворе. Наступила осень, и стало невтерпёж. Далеко от центра (в Закаменском районе) нашёл не комнату, а угол в частном доме. Хозяйка оказалась на редкость сварливой. Надо было ходить в доме на цыпочках и что-то предпринимать, чтобы не заплакала Лена. Уже зимой удалось перебраться в комнату в коммунальном (национализированном) доме. Раньше это был просторный коридор на втором этаже. Теперь глухой конец коридора отгородили и получилась дополнительная комната. Сюда-то с большим трудом удалось "втиснуться". В редакции "Советской Сибири" меня
назначили инструктором (литработником) партийного отдела. Сперва мне предложили
написать статью об опыте своей работы в Усолье в качестве секретаря партийной
ячейки. Я просидел над ней несколько дней. Редактору она понравилась и
после солидной правки её опубликовали. А дальше... Заведующего отделом
не было. Я был единственным сотрудником. Каждый день приходил на работу
и не знал, что мне делать. Редактор Шацкий и зам.редактора Резников, видимо,
надеялись, что я освоюсь с работой, и сам буду соображать, чем заниматься.
Но до этого я ещё в то время не дорос. Шефство надо мной было поручено
зам.секретаря редакции Барбашеву - бывшему комсомольскому работнику, высланному
из Ленинграда за принадлежность к "Ленинградской оппозиции"
(т.е. зиновьевско-каменевской). Это был довольно грамотный, знающий дело,
энергичный молодой человек. Однако ему было не до меня. Время от времени
мне давали конкретные задания, и я старался их добросовестно выполнять.
Запомнились два важных задания. Второе поручение было несколько иным. Кажется,
в сентябре 1928 г. состоялся пленум Новосибирского окружкома партии. Мне
дали задание написать о нём отчет. На пленуме обсуждался вопрос о работе
в деревне и уже ставился вопрос о коллективизации. Правая оппозиция (Бухарин,
Рыков, Томский и др.) выступала против коллективизации. На пленуме окружкома,
по существу в защиту правых взглядов, за развитие индивидуального крестьянского
хозяйства выступил член окружкома Кирюхин. В таком же духе выступил и
один из секретарей райкомов партии. Их выступления не были осуждены на
пленуме. Об этом я и написал в своем отчёте. Я добросовестно, точно, изложил,
что говорили Кирюхин и секретарь райкома, дал оценку их выступлениям как
правооппортунистическим и написал, что, к сожалению, пленум окружкома
не реагировал на них и, по существу, примиренчески отнёсся к ним. Вероятно, в октябре 1928 г., - через два
или два с половиной месяца после моего прибытия в Новосибирск, меня избрали
освобождённым секретарём партийной ячейки редакции, издательства и типографии
"Советская Сибирь". В ячейке насчитывалось человек 40. Сюда
входили коммунисты - работники краевой газеты "Советская Сибирь",
краевой молодёжной газеты "Смена", краевой крестьянской газеты,
кажется, "Сельская правда", литературного журнала "Настоящее",
ещё некоторых мелких изданий и работники типографии. Кроме того, в ячейке
числились прикреплённые: второй секретарь Сибкрайкома партии Р.Кисис,
жена первого секретаря Крайкома С.И.Сырцова - Ася Попова и другие. У меня уже был опыт работы секретаря партячейки,
приобретённый в Усолье, и положение дел в парторганизации, как все признавали,
стало значительно улучшаться; увеличился рост ячейки. На районной партконференции
Закаменского района Новосибирска меня избрали членом райкома, а затем
и членом бюро райкома; на окружной партконференции избрали кандидатом
в члены Новосибирского окружного комитета партии. Полной неудачей закончились мои старания
по перевоспитанию и другого, старого высококвалифицированного наборщика
Тимофеева. С тех пор я перестал возиться с пьяницами. Но мои хлопоты по
перевоспитанию пьяниц не прошли впустую - рабочие знали о них и ценили
эту мою озабоченность. Подавляющее большинство рабочих типографии и коммунистов
партийной ячейки поддерживало меня, считалось с моим мнением. Доверяло
мне. Прислушивались к моим предложениям и "в верхах" - в райкоме
и окружкоме партии. |
Трудности на "хлебном фронте"
Уже в 1927 году в стране возникли трудности
с хлебом. Были объявлены чрезвычайные меры. Отдельных кулаков за задержки
сдачи зерна государству судили по 107 статье Уголовного кодекса. На следующий день уполномоченного-троцкиста
из села отозвали и он с радостью уехал. В Полтавском я остался один. В
сельсовете взял списки всех хозяйств села. Село оказалось богатое. У всех,
или почти у всех, большие посевы. Урожай собрали неплохой. Значит, хлеб
был, но от сдачи излишков государству мужики под разными предлогами уклонялись.
А через несколько дней после моего прибытия в Полтавское было получено
указание о применении к злостным несдатчикам хлеба "кратного обложения",
т.е. доведение до них твёрдых заданий по сдаче зерна государству, о проведении
этой меры через собрания бедноты. Через сельский совет и комсомольскую
ячейку я собрал собрал тех, кто имел самые небольшие посевы. Собралось
человек 30. Собрание прошло активно. Оно поддержало предложение о применении
"кратного обложения". Твердые задания решили довести до 6 хозяйств,
в том числе и Дудареву. Ему предложено было сдать, кажется, одну тысячу
пудов. Когда сельсовет официально вручил ему это задание, он явился ко
мне на квартиру и буквально стал на колени и начал умолять пощадить его,
клялся, что у него нет столько хлеба, что пудов 600 он уж наскребёт и
сдаст, а больше - нет. В сельсовете я договорился так: послать к нему
комиссию из представителей сельсовета, бедноты и комсомольцев, оставить
ему, что нужно на питание, на посев, для скота, а остальное предложить
немедленно отвезти на ссыппункт. |
Чистка партии
В Новосибирске, в 1928 году второй раз проходил
чистку партии. Эта чистка проводилась открыто, при широком участии беспартийных.
На сцене за столом находилась комиссия по чистке, обычно в составе трёх
человек. Комиссия вызывала на трибуну коммуниста. Он должен был подробно
рассказать автобиографию, доложить о своей работе, о своём поведении в
быту. Он должен был отвечать на все вопросы не только членов комиссии,
но и присутствовавших в зале. Затем комиссия предоставляла слово желающим
высказаться по данному коммунисту, внести свои предложения: оставить ли
его в партии, вынести ли взыскание за те или иные проступки, или же исключить
из партии. Комиссия принимала решение с учётом этих высказываний. Это
был отчёт каждого коммуниста о себе, о своей работе, о своём поведении
перед партией, перед народом. Одно из следующих заседаний этой комиссии
проходило в клубе чугунолитейного завода (в Закаменском районе). На трибуну
поднялся секретарь Новосибирского окружкома партии, бывший третий секретарь
Крайкома, Максим Зайцев. В ходе чистки при широком участии беспартийных, партия решительно очищалась, как говорил Ленин, от "мазуриков", от карьеристов и прочих проходимцев. За жульничество, присвоение хотя бы одного рубля государственных денег, нарушения партийной дисциплины безжалостно изгоняли из партии. За пьянство и аморальные проступки также исключали из партии или накладывали строгие взыскания со снятием с ответственных постов и направляли рядовыми рабочими на предприятия. От коммунистов требовалась высокая идейность, безупречная честность во всём, кристальная чистота. И это, действительно, ещё выше поднимало авторитет партии и звание члена партии в глазах широких беспартийных масс. |
Немного быта
Секретарем партийной ячейки типографии и
редакции газеты "Советская Сибирь" работал недолго, всего месяцев
шесть. В марте 1929 г. меня назначили инструктором Новосибирского окружкома
партии. Я должен был инструктировать партийные ячейки Привокзального района
Новосибирска. И я почти каждый день находился в партячейках на предприятиях
и учреждениях. Я понимал, что не в состоянии хорошо инструктировать их
- я чувствовал себя часто беспомощным - у меня не было политической подготовки.
Но у меня был некоторый опыт работы секретаря партячейки. Этим опытом
я и делился с теми, кого инструктировал. Знал, что этого мало, а большего
неоткуда было взять! В мае 1929 г. родился Артём, нас стало четверо
и жить в нашей комнате-коридоре стало невозможно. На выручку пришел работник
издательства "Советская Сибирь" бывший иркутянин Перлин. Он
жил в частном доме, занимал его меньшую половину - комнату с кухней, с
отдельным входом. У него умерла жена, он остался один и предложил мне,
никого не спрашивая, переселиться в его квартиру. Я так и сделал. Хозяин
дома подал в суд, требуя выселить меня. Но тогда суды строго придерживались
"классовой линии", всегда были на стороне "пролетариев",
и суд отклонил требование хозяина. Так в течение года в Новосибирске пришлось
сменить четыре квартиры.
В Новосибирске я познакомился с видными партийными и государственными работниками: Первым секретарем Крайкома, членом ЦК (потом он был кандидатом в члены Политбюро) Сергеем Ивановичем Сырцовым, вторым секретарем Крайкома Р.Я.Киссисом, бывшим третьим секретарем Крайкома - потом первым секретарем Новосибирского окружкома Максимом Зайцевым и некоторыми другими. Все они жили в общих домах, вместе и наравне с остальными гражданами. Занимали небольшие квартиры. Пешком ходили на работу. Без всякой охраны. Они производили на меня большое впечатление, мне хотелось быть таким же. Простые. Высокоидейные. Принципиальные. По-ленински скромные. Доступные. Внимательные и заботливые к "маленьким" людям, - таким, как я. Словом, это были люди высокой идейности, высокого долга перед партией и народом, и все они, насколько мне известно, стали жертвами сталинского террора в 1937-38 гг. |
Коммунистический институт журналистики
К концу лета 1929 года Новосибирскому окружкому
партии было выделено одно место для учебы во Всесоюзном Коммунистическом
Институте Журналистики (ВКИЖе). По моей настоятельной просьбе это место
было предоставлено мне. С чувством огромной радости я выехал в Москву
- наконец я смогу учиться, о чём мечтал ещё с юных лет! Закончив первый курс, в мае 1930 года поехал
на каникулы домой, в Новосибирск. Пробыл там недолго. Вскоре с Ниной Павловной,
Тёмой (которому исполнился годик) и Леной выехали на постоянно в Москву.
Домработница Поля поехала с нами. Через какое-то время, когда Артём подрос
и его можно было определить в детские ясли, она устроилась работницей
на одну из московских фабрик.
Уже в 30-е годы, когда и коммунистам стало дозволено выпивать (но "знать норму"!?), на товарищеских вечерах, которые изредка устраивались по праздникам, я пробовал пить вино и водку. Но организм протестовал. Сталин объяснил выпуск водки тем, что для индустриализации страны нужны деньги! Строжайше карались самогонщики, вплоть до многолетнего тюремного заключения и конфискации имущества. Тем не менее, самогоноварение продолжалось. |
Анна
Михайловна Никонова, мать Нины Павловны, жены С.В.Бондаренко (1927
г.)
|
Ленинград, Невский пр. (открытка
1928 г.)
|
Ленинград, Нева (открытка
1928 г.)
|
Борьба с правой опасностью
В сентябре 1930 г. возобновились занятия
в институте. Новый учебный год начался с изучения материалов XVI съезда
ВКП(б). 1929 и 1930 годы были периодом острой борьбы в партии против правых
- Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и др., выступавших, между прочим,
против политики коллективизации и ликвидации кулачества как класса. После,
кажись, ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б) правые капитулировали. На собрании
партийного актива Сокольнического района с признанием ошибок выступал
Н.И.Бухарин. Я с большим опозданием попал на это собрание и слышал только
окончание речи Бухарина (которого В.И.Ленин называл "любимчик партии").
Говорил он невнятно, с запинками, чувствовалась внутренняя моральная подавленность... Изучение документов ХVI партсъезда шло по
кружкам, т.е. по учебным группам, которые считались также и партгруппами
- все учащиеся были коммунистами. Руководителем по изучению материалов
съезда в наш кружок был назначен некто Штейн, польский еврей, перебежавший
из Польши в Советский Союз, который учился на редакторских курсах при
ВКИЖе. Материалы съезда я старательно прочитал, хотя во многом и не мог
разобраться. Однако твердо помнил ленинские слова о том, что "империализм
нам дал только передышку, что пока существует империализм, война является
неизбежной, что империализм ещё попытается удушить Советскую власть военным
путем". Этот Ленинский тезис я прочитал и в докладе В.М.Молотова
- о деятельности делегации ВКП(б) в Коминтерне, если только память не
изменяет. Я обратился с письменным заявлением к ректору
института Розанову, коммунисту с дореволюционным стажем, но он не счёл
нужным даже поговорить со мной. Между тем произошло вот что. Одним из преподавателей
ВКИЖа с начала нового учебного года стал А.Курс
- бывший редактор литературного журнала "Настоящее", выходившего
в Новосибирске (стоявший на позиции литературы фактов), а затем редактор
краевой газеты "Советская Сибирь". В то время от каждого коммуниста требовали
быть бдительным и разоблачать "правых" и "левых" оппортунистов
и двурушников; и я решил о разговоре с Курсом написать в партбюро института.
Его вызвал член партбюро Волков. Курс не стал отрицать, что такой разговор
у него со мной состоялся и объяснил, что поскольку он меня хорошо знал,
то посоветовал быть осторожным в том смысле, что к выступлениям надо тщательно
готовиться, тщательно изучать партийные решения и не допускать ошибок.
Беречь себя - он имел в виду беречь себя для предстоящей борьбы за линию
партии. На партийном собрании института о моём "правооппортунистическом"
выступлении докладывал Штейн. Он представил меня собранию как махрового
правого оппортуниста, закоренелого неисправимого коварного двурушника.
Когда мне предоставили слово, я каялся как только мог; признавал, что
мои высказывания на кружке были действительно правооппортунистические,
что я глубоко осознаю свою вину и прошу оставить меня в рядах партии.
В своём выступлении на собрании я ничего не сказал об А.Курсе и о своём
заявлении, ибо считал, что это никакого отношения к делу не имеет. К тому
же я не был убеждён, у меня не было никаких доказательств, что Курсу нельзя
верить. Я был в отчаянии: ведь я же ни с какими оппортунистами
ничего общего никогда не имел, и если действительно что-то высказал неправильное,
то не сознательно, только потому, что не понял, не разобрался. Стал писать
заявления и письма. В Сокольнический райком партии. Е.Ярославскому, который
в то время был председателем ЦКК-РКИ. Никакого ответа ниоткуда не последовало. Из Сокольнической райКК-РКИ мое дело перешло
в Московскую областную контрольную комиссию ВКП(б) и попало к следователю
партколлегии Степанову. Он вызвал меня. Внимательно выслушал и был удивлён
решением об исключении меня из партии. Началось новое расследование. В партбюро
было обнаружено моё заявление о Курсе. И тут снова высокую активность
и бдительность проявили Штейн и Пир. Они заявили, что ничего не знали
о моём заявлении и начали громить партбюро и ректора института. Они пытались
представить дело так: дескать, Бондаренко тоже является двурушником, участником
право-левацкого блока; мы разоблачили его, и вот он, чтобы отвести удар
от себя, решил выдать А.Курса. А партбюро и ректор покрыли Курса. Дескать,
если бы не это, то "право-левацкий блок" был бы разоблачён на
месяц раньше". В таком духе они написали заметку в "Правду",
которая была опубликована в октябре или ноябре 1930 г. Так закончилась моя учёба в Институте журналистики. Вся эта история явилась для меня тяжёлым испытанием. Из Москвы в декабре 1930 г. я направился в неизвестный для меня Ростов-на-Дону. |
А был ли блок?
Сейчас, когда прошло уже 45 лет, я не могу
утверждать, что действительно существовал "право-левацкий блок Сырцова-Ломинадзе",
и что в нём состоял А.Курс. Но тогда я верил сообщению ЦК ВКП(б). Я был
убеждён, что эти люди - участники "блока" - враги партии. |
© 2009 Тетради