ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ (1930-1933 годы)

Мемуары Степана Васильевича Бондаренко. Эта часть написана в 1976 году.

 

Завершение коллективизации и газета "Молот"

Почему <в декабре 1930 г.> я решил ехать в Ростов-на-Дону? В то время в Ростове строился первенец индустриализации страны, первенец пятилетки - Ростовский завод сельскохозяйственного машиностроения - "Ростсельмаш". Этому заводу придавалось огромное значение. О нём говорили в своих выступлениях руководители партии и государства, о нём чуть ли не ежедневно писали все газеты страны. И я решил ехать в Ростов, чтобы поступить на "Ростсельмаш" простым рабочим.
Ехал туда в до крайности переполненном общем вагоне. Хорошо, что у меня не было с собой никаких вещей, кроме чемодана. Прибыл где-то вечером. Ночевать пришлось на вокзале, забитом людьми. На Северном Кавказе и других районах страны проходила сплошная коллективизация, и многие бежали от неё из деревень в города, в другие места, часто даже просто "куда глаза глядят". И здесь, в Ростове, который считался воротами Кавказа, на вокзале скапливались многие сотни этих беглецов с семьями и домашним скарбом. Люди вповалку лежали на грязном полу. В помещениях вокзала, которые не отапливались, было сыро, воздух спертый, удушливый.
Зимние декабрьские ночи - самые длинные. Особенно длинной кажется такая ночь, когда сидишь на таком забитом людьми вокзале. Без сна. Без отдыха после почти двухсуточного пребывания в вагоне. В незнакомом городе. Да ещё с тяжелой болью в сердце, в неведении, что день грядущий тебе готовит.
С рассветом, разузнав у работника вокзала, как попасть на "Ростсельмаш", прямо со станции трамваем направился туда. Нашел отдел кадров. Там без особых формальностей (тогда в нашей стране не было ещё паспортной системы) меня зачислили чернорабочим и направили в кузнечно-прессовый цех. Там меня принял начальник цеха. Я получил рабочий номер и назавтра должен был выйти на работу.
Но мне нужно было встать на партийный учёт (при оформлении в отделе кадров сказал, что я коммунист). Для этого с завода поехал в райком. А там, посмотрев мои документы и расспросив, кто я, сказали, что работать на заводе мне не разрешат: в крае нужны газетные кадры, а я все же год проучился в институте журналистики. Предложили явиться в отдел печати Северо-Кавказского крайкома партии и там получить назначение. Я стал доказывать, что уже оформился на работу на завод и хочу именно там работать. Но мне напомнили, что коммунист - солдат партии и куда партия посылает, там и должен трудиться.
В отдел печати Крайкома я не успел, и опять ночевал на вокзале, поскольку не знал, где искать гостиницу, да и не было денег, чтобы платить за неё.
На следующий день в отделе печати мне предложили два места: ехать в станицу Вешенскую, где создавалась районная газета "Большевистский Дон" (которую через 12 лет мне пришлось редактировать) или ехать в г. Шахты сотрудником городской газеты "Красный шахтёр" (которую довелось редактировать через 14 лет). Решил ехать в г. Шахты, в рабочий район.
В Шахтинском горкоме партии встретился с зав.отделом пропаганды (фамилия его была вроде Кацман). Он расспросил меня и заявил: "Такие работники, которые исключены из КИЖа за оппортунизм, нам не нужны".
С горечью вернулся в Ростов, снова переночевал на вокзале и наутро опять пошел в Крайком: "Меня в Шахтах не приняли. Пустите на завод". На завод не пустили, а направили на работу в редакцию краевой газеты "Молот". Мне не было известно, что "Молот" редактировал Дволайцкий - бывший редактор Иркутской газеты "Власть труда", который хорошо знал меня по Иркутску как активного рабкора и кандидата в члены окружного комитета партии.

Дволайцкий радушно принял меня. При редакции была комната - нечто вроде общежития - там стояло четыре койки. Меня сразу же поместили туда. Зачислили литературным сотрудником сельскохозяйственного отдела; выдали денежный аванс под зарплату, и я облегченно вздохнул.
На первом же партсобрании редакции и издательства "Молот", состоявшемся после моего поступления на работу в редакцию, я выступил и подробно рассказал, почему меня исключили из Института Журналистики и наложили партийное взыскание.
Примерно через полгода после переезда в Ростов я послал заявление в Центральную Контрольную Комиссию ВКП(б), приложив к нему положительную характеристику с места новой работы. Партколлегия ЦКК (под председательством Сольца) вынесла решение о снятии с меня выговора и разрешении вернуться на учёбу во ВКИЖ. С этим решением я заходил к секретарю партбюро института Смирнову (который ранее был председателем профкома, я же тогда был секретарем профкома, вместе в профкоме работали). Он, будучи бдительным, сказал: "У Вас же были колебания. Мы не можем допустить Вас на учёбу." Я никуда больше не пошёл; не стал добиваться восстановления. Меня устраивала работа в Ростове.

 

Начало 1931 г. знаменовалось завершением сплошной коллективизации в Северо-Кавказском крае (в Северо-Кавказский край входили: нынешняя Ростовская область, Краснодарский край, Ставропольский край, Северная Осетия, Чечено-Ингушетия и Дагестан).
Всё внимание краевого руководства (по указанию ЦК) было направлено на то, чтобы к весенней посевной кампании завершить сплошную коллективизацию, прежде всего в степных районах: на Кубани, на Дону и на Ставропольщине. На завершение сплошной коллективизации в отстающие районы из Ростова были направлены специальные группы Крайкома партии. Редакция газеты "Молот" в эти районы также послала свои бригады. Наша выездная редакция вначале состояла из трёх человек, но вскоре осталось двое: я и руководитель бригады литсотрудник редакции Григорий Яковлевич Дулькин.

О Дулькине следует сказать отдельно. Он был примерно моего возраста. Коренной ростовчанин из Нахичевани. Из обрусевшей еврейской семьи. Отец его был ремесленником. Большая семья Дулькиных в дореволюционное время жила на "селёдке и чесноке". Гриша по окончании школы работал на предприятии. Затем служил в Красной Армии, дослужился до комвзвода. После демобилизации работал в редакции "Молот". Большой оптимист в жизни. Никогда не унывал. Общительный. Бабник. В одной из станиц мы с ним стояли на квартире несколько дней у вдовушки лет 40, у которой была уже взрослая дочь. И Гриша ухитрился одновременно ухаживать за мамашей и её дочкой.
Интересна и такая деталь: как женился Гриша. Где-то в 1932 г. или 1933 г. его вновь призвали в армию, в кадры. Находясь в армии, он продолжал бегать за каждой юбкой, и это, естественно, как-то влияло на его службу. Командир части однажды вызвал Гришу к себе и заявил: "Вот, товарищ комвзвода, Вам предоставляется внеочередной двухнедельный отпуск. Поезжайте куда хотите, но возвращайтесь в часть - с женой, женитесь! Это приказ!" Комвзвода приехал в Ростов к родителям. В первый же вечер пошёл на улицу Энгельса - главную улицу города, где по вечерам гуляет молодежь. Здесь познакомился с приглянувшейся женщиной, а через три дня зарегистрировался с ней в ЗАГСе и вернулся в часть досрочно. После Гриша говорил, что ему попалась хорошая жена и жил с ней душа в душу.
Но в то же время Гриша был хороший, честный и верный товарищ. На него во всём можно было положиться. Несмотря на то, что я не одобрял его "донжуанства", мы с ним крепко подружились. И впоследствии, когда в 1937 г. меня арестовали как врага народа, среди товарищей и друзей по работе Гриша оказался единственным, который открыто заявил: "Я никогда не поверю, что Стёпа Бондаренко враг народа".
Гриша Дулькин, находясь в армии, честно служил Родине и, как мне после рассказали, погиб в 1938 г. в боях с японцами на озере Хасан.

Нашу выездную редакцию направили в крупнейший на Кубани Лабинский район. Районный центр - станица Лабинская (ныне город Лабинск) - насчитывал тогда где-то около 20 тысяч населения. Прибыли мы туда ночью. Стояла непроглядная темень и непролазная грязь. Мы шли в гостиницу серединой главной улицы, и я попал в какую-то колдобину и набрал грязи за голенища сапог. В гостинице было сыро, холодно (она не отапливалась), неуютно.
Лабинский район считался отстающим по коллективизации. Но в нём была и передовая станица Владимирская. Во время гражданской войны подавляющее число казаков этой станицы воевало на стороне Советской Власти, а к 1931 году почти 100% хозяйств числилось в колхозе. Однако в большинстве станиц в колхозах значилось только 40-50% населения. Особенно отставала Родниковская - здесь процент коллективизации достигал всего 30%.
И вот, районные власти при участии уполномоченных Крайкома решили сформировать Владимирский полк и направить его на штурм Родниковской. Было создано три сотни преимущественно из бывших конармейцев. Посадили их на коней - многие надели кубанскую казачью форму. К моменту прибытия Владимирского полка в Родниковскую туда приехала и наша выездная редакция. "Бойцы" Владимировского колхозного полка, разбившись на взводы и отделения, заходили в дома единоличников и агитировали за колхоз; убеждали, уговаривали, а иногда и угрожали раскулачиванием и, как правило, не уходили из дома, пока хозяин (часто под плач всей семьи) не подписывал заявления о вступлении в колхоз. Через два-три дня "штурма" станица Родниковская приблизилась к завершению сплошной коллективизации. Мы - бригада "Молота" - вместе с бойцами Владимирского полка, заходили в дома казаков и также убеждали их в необходимости и неизбежности вступления в колхоз; послали в "Молот" пространный репортаж об опыте Владимирского полка.

Из Родниковской Владимирский полк двинулся в станицу Моховскую. Мы последовали за ним. К этому времени районная типография выделила в наше распоряжение несколько наборных касс со шрифтами и плоскопечатную машину с ручным приводом, а также наборщика и печатника. И в станице Моховской мы выпустили несколько листовок-газет "Молот" на завершении сплошной коллективизации". В них мы печатали заявления о вступлении в колхоз и призывы вступающих к другим станичникам последовать их примеру; помещали заметки о "боевых действиях" лучших подразделений Владимирского полка, добившихся наибольших успехов, критиковали тех, кто категорически отказывался вступать в колхоз. Гриша собирал материалы для листовок, а я обрабатывал их, верстал эти листовки, вычитывал корректуру. Память не сохранила никаких подробностей, деталей пребывания в станице Моховской. Запомнился только один эпизод: когда выезжали из неё в следующую станицу, Костромскую, пара волов не могла вытащить бричку с печатной машиной, застрявшую в грязи, и на помощь волам пришлось приглашать несколько бойцов из Владимирского полка.

В Костромской, которая расположена в лощине, грязи оказалось ещё больше. Владимирский полк прибыл сюда в намного поредевшем составе - многие вернулись домой. Как только стало известно, что выездная редакция "Молота" прибыла в Костромскую, к нам пришло несколько человек с жалобами. Они рассказали о том, что местные активисты ходят по домам казаков, которые не хотят вступать в колхоз, устраивают в этих домах обыски и отбирают сало, другие продукты и вещи. Мы сразу занялись расследованием этих жалоб. Они оказались справедливыми. Были установлены лица, которые занимались этим делом. На второй же день мы выпустили газету-листовку, в которой разоблачались (как мы их назвали) мародеры и высказывалось требование немедленно привлечь их к суду, применить к ним высшую меру наказания как к грабителям. Но тут же газета призывала казаков вступать в колхоз. Листовка-газета взбудоражила всю станицу. В тот же день из района прибыли представители следственных органов. Чуть ли не в течение одного дня было закончено следствие. Из Ростова прибыла выездная коллегия краевого суда. Виновные были приговорены к различным срокам заключения. Судили открыто. И это резко повлияло на настроения населения станицы. В частности и на тех, кто ранее категорически отказывался вступать в колхоз. Через несколько дней после суда коллективизация в станице при помощи Владимирского полка была завершена. В станице Костромской завершил свою миссию Владимировский полк. Прекратила свою работу и выездная редакция газеты "Молот". Шрифты, печатную машину и другое типографское оборудование отправили с наборщиком и печатником в районную типографию.

Мы же с Гришей Дулькиным поехали дальше, в станицу Переправную для проверки подготовки к весеннему севу. В субботний день пошли в баню. Оказалось, что там вместе моются мужчины и женщины. Я не стал мыться и вернулся на квартиру, а Гриша остался в бане и там искупался вместе с казачками. Из Переправной мы с Гришей вернулись в Ростов. Редактор газеты остался доволен нашей работой.

О работе выездной редакции по завершению сплошной коллективизации мы написали в "Правду". Наша корреспонденция (размером более 100 строк) была напечатана на первой странице "Правды" за подписью: "Выездная редакция газеты "Молот". Наши фамилии под этой корреспонденцией не были поставлены. И я думаю потому, что всего несколько месяцев назад моя фамилия называлась как одного из оппортунистов ВКИЖа.
Поездка в Лабинский район на завершение сплошной коллективизации была моей первой командировкой от редакции газеты "Молот" и моим первым знакомством с Кубанью, кубанскими казаками. В последующем, за два с половиной года работы в "Молоте" я побывал во многих районах и станицах Северо-Кавказского края, главным образом, на Кубани. Запомнились станицы Павловская, Уманская (ныне Ленинградская), Екатериновская, Незамаевская, Тихорецкая, Новопокровская, Ильинская, Выселки, Кореновская, Пластуновская, Плотниковская, Усть-Лабинская, Прочниковская, Урупская (ныне Советская), Медведовская, Тимашевская, Темиргоевская, Курганная, Белореченская, Ханская и другие.

 

Сбор урожая в колхозах

В редакции "Молота" я был единственным работником из мужиков, практически знавшим сельскохозяйственное производство. Поэтому меня часто посылали в колхозы. В июне 1931 года редакция решила направить меня на время уборки в лучший колхоз края - сельхозартель "Октябрь", объединивший казаков всей станицы Выселки Кореновского района. Этот колхоз-станица был первым создан на Кубани. Возможно, я был на уборке в этом колхозе не в 1931, а в 1932 г. Моя задача состояла в том, чтобы ежедневно информировать редакцию о ходе уборки в этом хозяйстве, показывать его опыт, чтобы на этом опыте учить остальные колхозы края.
Приехал я в Выселки за несколько дней до начала уборки. Колхоз имел 12 тысяч гектаров одной озимой пшеницы и 14 полеводческих бригад. Значит, в среднем на каждую бригаду приходилось около 1000 гектаров одной озимки. Комбайнов тогда ещё совсем не было. Тракторов (в основном "Фордзонов" и "Джон-Диров") - единицы. Весь посев надо было скосить конными жатками-лобогрейками и крылатками (жнейками самоскидками). Дело осложнялось ещё следующим обстоятельством: в 1931 году Крайком партии и Крайисполком обязали весь скошенный хлеб вязать вручную в снопы. Это встретило сопротивление колхозников, в том числе и в "Октябре". Раньше на Кубани скошенный хлеб вручную никогда в снопы не вязали а складывали, как сено, в копны. Копны стягивали к молотилкам на специальных волокушах. А сноповязалок насчитывались единицы.

Накануне начала косовицы во всех бригадах колхоза проводилось обсуждение плана уборки. Я пошёл на собрание самой крупной - девятой бригады, которая имела самый большой посев озимой пшеницы (1200-1300 гектаров). О плане уборки в этой бригаде докладывал сам председатель колхоза, Демченко. Сначала собравшиеся спокойно слушали его. А как только он сказал, что всю скошенную пшеницу надо вязать в снопы, женщины, которых было большинство на собрании, в один голос начали кричать: "Не будем вязать!" Поднялся невероятный шум. Председателя не стали слушать. Бригадиру с трудом удалось успокоить "расходившихся баб". Но как только председатель снова заговорил о вязке снопов, его опять прервали.
Я решил выступить - как-никак, а я же представитель из края, из редакции. Когда мне предоставили слово, все стихли. Но стоило только сказать, что пшеницу надо вязать в снопы, как меня немедленно прервали:
- Не будем! Вы нас всё равно не заставите вязать! - кричали колхозницы.
Несколько минут мне не давали возможности говорить. Я спокойно стоял у стола в ожидании пока "бабы" стихнут. А потом продолжил:
- Мы знаем, что раньше вы не вязали хлеб и не умеете это хорошо делать. Но быстро научитесь.
Меня опять прервали:
- Не будем вязать! - кричали одни.
- На вязке последние юбки оборвём, а ты нам дашь мануфактуры, чтобы пошить новые? - кричали другие.
Я выждал, когда стихнет шум, потом снова продолжил:
- Нет, товарищи колхозницы, мануфактуры я вам не дам, нет её сейчас в достатке у нашего государства, а вязать пшеницу всё-таки надо.
Тут поднялось такое, что и передать трудно! Шумели женщины, но мужчины своим молчанием поддерживали их, а я не уходил от стола (собрание проходило на открытом воздухе). Так прошло ещё несколько минут. Наконец, поднялись мужчины-казаки, чтобы "унять баб":
- Да прекратите вы, сороки! Дайте человеку говорить. Раскудахтались!
Мало-помалу, бабы, наконец, умолкли, и я закончил своё выступление призывом вязать пшеницу в снопы, чтобы уменьшить потери зерна при уборке.
После меня никто не выступил и председатель колхоза "закруглил":
- Завтра бригада должна приступить к уборке.

Назавтра заболел парторг колхоза Панков и мне была предоставлена его линейка с лошадьми для выезда в поле. Выехал я из станицы где-то часов в 10 утра и сразу направился в девятую бригаду. Когда я подъехал к участку, уборочные работы были уже в разгаре. Мужчины сидели на косилках, а женщины вязали снопы. Заметив меня, женщины начали выкрикивать:
- А, цэ прыйихав той, шо на собрании заставляв нас вязать снопы. А ну становысь, та покажы, як их вяжуть.
- Ладно, - согласился я, - давайте вместе будем вязать.
Я охотно слез с линейки, стал у кучки скошенной пшеницы, сброшенной крылаткой, взял горсть стеблей пшеницы, быстро скрутил перевясло - вязку, связал сноп и поставил его на корешок. Сноп получился отличный, резко отличающийся от связанных ещё неумелыми руками колхозниц. В Сибири весь хлеб вязали в снопы, и я умел это делать с детства.
- Сразу выдно, шо цэ хлибороб, - услышал я оценку колхозниц.
И если до этого я чувствовал к себе неприязненное отношение, то теперь колхозницы стали говорить со мной другим, дружественным языком. Когда объявили перерыв на обед, они пригласили меня вместе с ними пообедать, на что я охотно согласился. После обеда поехал в другую бригаду, и там тоже стал с колхозницами вязать снопы, заслужив тем самым их доброе расположение. Так были установлены дружественные связи со многими колхозниками и колхозницами "Октября".
В связи с болезнью секретаря парторганизации колхоза я несколько дней фактически заменял его. В частности, принял и инструктировал группу, человек 20 студентов - учащихся Академии Коммунистического воспитания имени Крупской, прибывших из Москвы для оказания помощи в уборке.
Уборочные работы в колхозе шли успешно. Косовица хлебов, вязка снопов и копнение (часть скошенной пшеницы, которую не успевали вязать, укладывалась в копны), как и предусматривалось планом, закончилась в 12 рабочих дней! Это была большая трудовая победа! Мои репортажи из колхоза регулярно печатались в "Молоте" и получили неплохую оценку руководства редакции.
После я ещё несколько раз бывал в станице Выселки. Был там и при разукрупнении колхоза "Октябрь" - раздел его на 4 хозяйства.
Через колхоз "Октябрь" у меня установились хорошие связи с Кореневским райкомом партии. И когда зимой райком проводил районную партийную агротехническую конференцию, я участвовал в ней с правом решающего голоса (сидел в президиуме).

Очевидно, уже в августе 1931 г. в составе выездной редакции "Молот" меня направили на уборку в районы нынешнего Ставропольского края. В неё входил так же Гриша Дулькин и другие. Возглавлял секретарь редакции Александр Владимирович Михалевич (которого все называли просто Сашей). Выездная редакция на сей раз имела специально оборудованный вагон - в нём размещались типография и кабинеты для рабочих типографии и редакции.
Первой остановкой выездной редакции был Георгиевский район. Прибыв на станцию Георгиевск, мы всем составом направились в райком партии. Нас принял первый секретарь Аронов, приветливый и очень гибкий человек. Он расспросил, зачем мы приехали и ознакомил нас с обстановкой в районе. После этой встречи я направился в село Обильное. Оно выделялось в районе низким процентом коллективизации (где-то около 60%) и отставанием в уборке - в обмолоте, а отсюда - и в хлебосдаче. Мне надо было "вскрыть" причины этого.
Не помню, как добирался до села. Но хорошо помню, что в сельсовет пришёл пешком. Было воскресенье, часов 10 утра. Стоял погожий солнечный день. В сельсовете я застал только дежурившего сторожа. Он сказал, что председатель сельсовета и секретарь партячейки Дмитриев пошли на участки (село было разделено на ряд участков) проводить собрания единоличников. Без особого труда я разыскал участок, где собрание должен был проводить Дмитриев. На завалинке и просто на травке у одного дома сидело уже человек 20 единоличников. Дмитриев появился немного позже. Приехал верхом в казачьем седле на стройном гнедом жеребце. На вид секретарю партячейки было лет 25, от силы 30. Одет по-военному: шапка-кубанка, защитного цвета френч, кавалерийские синие брюки. На правой руке висела плеть. Открыв собрание, Дмитриев заявил, что молотить свой хлеб отдельно каждому единоличнику запрещается. Единоличники участка должны свезти свой скошенный хлеб на один ток; на току будет поставлена молотилка и прямо из-под неё все зерно, вплоть до полного выполнения плана хлебозаготовок должно сдаваться государству. И только после выполнения хлебозаготовок, каждый единоличник получит ту часть урожая, которая останется. А кого не устраивает этот порядок, тот может передать свой урожай колхозу и сам вступить в него. Не помню, к какому решению пришли единоличники, но собрание проходило бурно и надолго затянулось.
Вмешиваться в ход собрания у меня не было полномочий, так что я оставался наблюдателем.

К вечеру на попутной подводе я добрался до полевого стана колхоза. Ещё работала молотилка. Недалеко от тока стоял передвижной вагончик. На нем вывеска: "Полевой штаб". В вагончике познакомился с секретарем этого штаба. Он объяснил мне, что членами штаба являются председатель колхоза, председатель сельсовета и секретарь партийной ячейки. Штаб принимает ежедневные рапорты от бригадиров и уполномоченных сельсовета по участкам единоличников, обсуждает их отчеты и принимает решения. Начальником штаба является секретарь партячейки Дмитриев. Без его разрешения и официальной, подписанной им увольнительной записки, ни один колхозник, выделенный для работы на уборке, не имеет права отлучиться с поля. Когда стало уже темнеть, молотилка остановилась. Колхозники сели за ужин, а затем стали располагаться, кто где мог, на ночевку. С наступлением темноты появился и Дмитриев. Вместе с ним я ночевал в вагончике штаба.
Ещё до восхода солнца нас разбудил звон подвешенного куска рельсы, заменявшего колокол. А примерно через полчаса на току послышалась команда:
- Стройсь!
Все находившиеся на полевом стане колхозники и колхозницы выстроились в два ряда.
Секретарь штаба произвел перекличку, и снова раздалась команда бригадира:
- Смирно!
Перед выстроившимися колхозниками стоял Дмитриев. Бригадир, взяв под козырек, рапортовал ему:
- Товарищ начальник штаба! Из ... трудоспособных бригады налицо ... Отсутствуют по Вашему разрешению ... Отсутствуют без увольнительных записок ... Бригада выстроена для производства молотьбы.
Выслушав рапорт, начштаба сказал: "Вольно!"; бригадир дал команду: "Разойтись по местам, приступить к работе!" Начальник штаба с нескрываемым удовлетворением поглядывал на меня: дескать, смотри, какой у нас тут порядок! А я думал про себя: "Наверное, он недавно демобилизован из армии и старается перенести армейские порядки в колхоз". Но, как выяснилось, Дмитриев никогда не служил в армии. Откуда же у него появилась эта воинская прыть? Неужели о его методе руководства не знали в райкоме партии?
Молотьба здесь, как и в других колхозах края, производилась с подвоза. То есть с поля на арбах подвозили к молотилке скошенный хлеб и прямо с арб подавали его на полок молотилки. Я стал наблюдать за работой. Молотилка стояла, пока колхозники запрягали в арбы лошадей и волов, потом подъезжали на арбах к копнам, складывали их на арбы и подъезжали на ток. А потом чуть ли не сразу на ток подошло несколько гружёных арб, и пока подавали хлеб на полок молотилки с передней арбы, остальные арбы простаивали. А дальше получилось так, что все арбы находились в поле под погрузкой, и молотилка опять простаивала. Я даже провел хронометраж, и записал, сколько до обеда простояла молотилка из-за несвоевременного подвоза копён, и сколько простояли у молотилки гружёные арбы.

На основе этих наблюдений у меня созрело предложение: отделить подвоз с поля скошенного хлеба от молотьбы; то есть: скошенный хлеб прямо в копнах на специальных тягалках стягивать с поля в определенное место и скирдовать, а потом к скирде подвозить молотилку и молотить только со скирд. Это позволило бы за счёт ликвидации простоев ускорить уборку урожая с поля в скирды и повысить производительность молотилок. Вернувшись из села Обильного в наш вагон - выездную редакцию, я высказал свои соображения Михалевичу. Очередной номер газеты "Молот" на уборке" вышел с шапкой на всю первую полосу "Молотить только со скирд" с моими доводами в пользу такой организации уборочных работ. Затем такого же содержания корреспонденция под тем же заголовком "Молотить только со скирд" была опубликована в самой газете "Молот". Предложение было одобрено Крайисполкомом и распространено на весь край.
Вместе с Михалевичем мы вновь побывали у секретаря райкома партии Аронова. Я рассказал о положении в селе Обильное, о запрещении единоличникам молотить свой хлеб каждому в отдельности, о военизации, о Дмитриеве. Аронов выслушал мой рассказ, сделал вид, что ему обо всем этом ничего неизвестно, и что райком исправит положение в Обильном. Но из дальнейшей беседы и для меня и для Михалевича стало очевидным, что Аронов хитрит, что всё ему хорошо известно, и что он, если не прямо, то косвенно поощрял Дмитриева.

Из Георгиевского района наш вагон-редакция выехал в Воронцово-Александровский район. Там я побывал в станице Прасковеевской - знаменитой своими виноградниками и винами. И впервые увидел как растет хлопок и узнал, почему на одном и том же стебле бывают цветы разной окраски - розовые, темно-синие, желтые, белые. Потом мы побывали в Прикумске и закончили свой рейс в станице Апполонской (Апполонской МТС). Во всех этих районах пропагандировали молотьбу со скирд. В этом была одна из важных заслуг выездной редакции. Её работа получила хорошую оценку со стороны редактора и Крайкома партии.

В 1931 году по инициативе Михалевича редакция "Молота" организовала краевое соревнование 250 лучших колхозных полеводческих бригад. Оно так и называлось: "Соревнование 250". В него было вовлечено по несколько бригад изо всех районов края. Редакция газеты держала постоянную связь с ними: вела переписку, посылала в эти бригады своих корреспондентов, систематически печатала материалы об их работе. 1931-ый год был, по-существу, годом становления колхозного строя. И цель "Соревнования 250" состояла в том, чтобы на лучшем опыте этих бригад учить остальные бригады и колхозы. И оно, несомненно, сыграло в этом немаловажную положительную роль.

 

Друг Саша Михалевич

Во время работы выездной редакции мы подружились с Михалевичем, и эта дружба продолжалась долгие годы. Александр Владимирович Михалевич по возрасту был моложе меня на два-три года. Он был самым грамотным, наиболее талантливым, инициативным и энергичным журналистом среди всех работников "Молота". Он работал ответственным секретарем редакции, одно время ведал промышленным отделом, но по-настоящему увлекался вопросами сельского хозяйства, колхозного строительства. А я, как уже сказано, был единственным работником редакции из мужиков, знавшим практически сельхозпроизводство. Это привлекло внимание Михалевича ко мне - по вопросам сельского хозяйства он часто консультировался со мной. А я учился у него журналистскому делу, и в этом отношении я многим обязан ему. Но нас сближало и другое - единство взглядов, скромность в быту, в поведении, и Саша Михалевич долгие годы был, пожалуй, единственным настоящим моим другом.

По происхождению А.В.Михалевич был сыном попа (который умер, когда Саше было всего несколько лет), поэтому к нему относились с некоторым недоверием, хотя и ценили его способности, долго не принимали в партию. В кандидаты в партию его приняли в 1935, или даже в 1936 г., и сразу же он был назначен редактором краевой сельскохозяйственной газеты "Сельская правда". Газета издавала и журнал "Крестьянка". Редактором журнала считался редактор газеты, но фактически журнал вел заместитель редактора журнала. Став редактором газеты, в конце 1936 г. Михалевич заместителем редактора журнала пригласил Нину Павловну, где она и работала до моего ареста. В 1937 г. А.Михалевич был снят с поста редактора "Сельской правды" и исключён из партии (одно из предъявленных ему обвинений - связь с врагом народа С.В.Бондаренко). В 1938 г. у него отобрали паспорт и объявили, что вместе с семьей он будет выслан в Сибирь. Но высылка почему-то не состоялась, и Михалевич устроился на работу в ОблТАСС. Во время войны, кажется, работал в военной газете и был восстановлен в партии, а в 1944 г. после освобождения Киева от гитлеровцев, был назначен зам.редактора республиканской газеты "Правда Украины".
В 50-е годы ушёл из газеты на творческую работу. Был принят в члены Союза Советских писателей как публицист. Одно время печатался в "Правде", затем в "Известиях", в "Литературной газете", а также в республиканских изданиях Украины. Вышло в свет несколько его книг публицистики, некоторые книги с автографом он прислал мне. Став "свободным художником", Михалевич мечтал об издании журнала, в котором освещались бы вопросы союза рабочего класса и колхозного крестьянства. Роль организатора и редактора журнала хотел взять на себя. Для работы в журнале собирался привлечь и меня. С предложением об издании такого журнала обращался лично к Подгорному и Хрущёву (когда они работали ещё в Киеве), писал специальное письмо к М.А.Шолохову, просил его поддержки; обращался во многие инстанции, но безуспешно. Мы часто переписывались. В 1954 г. я специально заезжал в Киев, чтобы встретиться с Сашей. Но в конце концов наша дружба расстроилась. Причиной для этого послужили возникавшие разногласия по ряду важнейших вопросов.
В своих статьях и книжках А.Михалевич восторженно писал о "новом" советском человеке, которого искал везде и всюду, и часто был опрометчив. Помнится, он до небес превозносил некоего Чижа, бывшего советского офицера, ставшего свиноводом, и, якобы, добившегося невиданных результатов, а впоследствии обнаружилось, что слава Чижа создавалась за счет очковтирательства, приписок и жульничества. То же самое случалось и с некоторыми другими "новыми человеками", воспетыми Михалевичем. На протяжении многих лет он восхвалял академика Лысенко, который вошёл в доверие к Сталину, а затем и к Хрущёву. На самом же деле Лысенко оказался невеждой в вопросах науки и провокатором, нанёсшим огромный вред нашей науке, в частности, генетике, и нашему сельскому хозяйству. По доносам Лысенко были арестованы и расстреляны многие видные ученые как "вейсманисты" и "морганисты". И Михалевич вынужден был открыто, в одной из своих книжек, признать, что он ошибался в его оценке.
Я не разделял его безотчётного и безудержного оптимизма. Я считал, что он некритически относится к нашей действительности и не замечает её темных сторон. И прямо говорил ему об этом. Я писал, что он поверхностно знает жизнь: "Ты живёшь на верхнем этаже (т.е. вращаешься в высших сферах) и ты видишь дальше, чем я - с высоты всегда видно дальше. Я же живу в нижнем этаже и не могу видеть так далеко, как видишь ты, но я нахожусь ближе к жизни и вижу её лучше тебя". Я напоминал ему слова Ленина о том, что задача нашей партии - травить негодное и призывать учиться у хорошего (из статьи "О характере наших газет"). Это относится не только к газетам, но и к писателям-публицистам. Я писал, что нам нужны свои советские Гоголи и Щедрины, которые бы беспощадно разоблачали имеющиеся язвы - обман, очковтирательство, жульничество, казнокрадство, подхалимство, бюрократизм. В своих письмах я часто цитировал Д.И.Писарева. В частности, однажды привел следующее его высказывание: "Ничто не вредит истинному прогрессу так сильно, как сладенький оптимизм, принимающий декларации за живую действительность, удовлетворяющийся фразами и жестами, питающийся дешёвыми надеждами и не решающийся назвать вещи их настоящими именами." Михалевич не мог не понять, к чему я привел эту цитату. Я высказывал такую мысль: "То, что вчера было революционным, передовым, сегодня может стать уже реакционным. И тот, кто восхваляет вчерашний и сегодняшний день, и не замечает и замалчивает их теневые стороны, тот (вольно или невольно) закрывает путь в лучшее завтра."
Во времена Хрущёва вышла книжка Михалевича "Давайте изменяться!" Я отрицательно отозвался о ней. Я писал ему, что от этого призыва "Давайте изменяться!" отдает толстовщиной; что жулики, бюрократы и прочая нечисть может только посмеяться над этим призывом; для того, чтобы они стали изменяться, нужны не призывы, а дубина; ещё К.Маркс писал, что "насилие является повивальной бабкой истории".
Всё это привело к охлаждению нашей дружбы; мы реже стали переписываться. Последнее, прочитанное мною, выступление Михалевича - целая полоса в "Литературной газете" - беседа писателя с секретарём одного из городских райкомов партии кажется Днепропетровска, выдержанная в свойственном Михалевичу духе официального оптимизма. Я не вытерпел и послал ему рецензию с критикой нескольких положений беседы. Эпиграфом поставил такие слова: "Ты мог бы дать не то, что дал" (почти по Есенину). Саша откликнулся на эту рецензию и спрашивал: как понимать мой эпиграф? "Если в том смысле, что я мог поработать, сделать больше, чем сделал, то ты, конечно, прав". Я ответил ему: "Я имел в виду другое, а именно: плох тот ученик, который не идёт дальше своего учителя. И твои дарования позволяли тебе не только повторять то, что говорили твои учителя, но мог пойти дальше и сказать своё слово, занять своё особое место в публицистике. Я не виню тебя, понимаю: существующая в стране обстановка (официальная идеология и пр.) не способствовали развитию твоего таланта". Ответа от Саши я не получил. На этом закончилась наша переписка. А года через два, в 1974 г.(?) Александра Владимировича не стало.

 

Степан Васильевич Бондаренко (1930-е годы)
Ростов-на-Дону, железнодорожный вокзал (нач. 1950-х)

 

Бетал Калмыков

Осенью, (примерно в октябре) 1931 г. мне предоставили трудовой отпуск и путевку в дом отдыха в Нальчике. Я охотно поехал туда. Нальчик интересовал меня не только как столица Кабардино-Балкарской автономной республики. Была и другая причина. Секретарем Кабардино-Балкарского обкома партии работал национальный герой Бетал Калмыков. О нём ещё при жизни слагали в народе песни и легенды. Кабардинец. Батрак. В годы гражданской войны возглавлял партизанский отряд красных. В боях отличался беспримерной храбростью и отвагой. После освобождения родной Кабарды от белогвардейщины стал одним из главных организаторов Кабардино-Балкарской АССР. Став секретарём обкома, будучи малограмотным, проявлял необыкновенные организаторские способности, незаурядный ум и талант, преданность Советской власти, делу Ленина. Пользовался огромным авторитетом и любовью своего народа.
Меня познакомили с Беталом летом 1931 г. в редакции газеты "Молот", и это знакомство носило случайный характер. Меня представили ему, мы пожали друг другу руки. Я робел перед ним, говорить нам оказалось не о чем. И больше я не встречался с ним, но с большим интересом слушал рассказы о нём, о его деятельности. Приведу только некоторые из них.
В начале тридцатых годов в Нальчике был построен первый десяток двухэтажных и трёхэтажных домов с водопроводом и канализацией. В них поселилось, главным образом, областное начальство - кабардинцы и балкарцы. Они сами и их семьи не умели пользоваться такими удобствами как теплая уборная, и вскоре эти уборные были крайне загажены, превратились в источники грязи и вони в домах. Это дошло до Бетала, и он сам обошёл все квартиры ответственных работников, проверил состояние уборных и затем поставил этот вопрос на обсуждение бюро обкома с приглашением тех, чьи квартиры были проверены. Бетал спокойно доложил на бюро, что он обнаружил при проверке. Крепко начал стыдить тех, у кого уборные оказались в запущенном состоянии (говорили, что особенно досталось прокурору республики) и потребовал от всех ответственных работников быть примером для простых кабардинцев и балкарцев в освоении нового быта, в приобщении к современной культуре.
В те годы почти не было легковых автомобилей, и все областные организации имели выездных и рабочих лошадей. Сам Бетал был лихим джигитом, любил лошадей и не терпел тех, кто плохо относился к ним. И вот, в один прекрасный день устроил открытый городской смотр лошадей, сбруи и упряжки всех организаций и учреждений Нальчика. На смотр со своими лошадьми должны были прибыть сами "хозяева", т.е. руководители организаций. Смотр проходил на главной площади города, куда собралась масса людей. Оценку состояния лошадей и сбруи, а также повозок, давала смотровая комиссия. Но самым неприятным для нерадивых руководителей были замечания и насмешки со стороны сотен собравшихся наблюдателей. От начала и до конца на смотре присутствовал секретарь обкома. Итоги смотра обсуждались на бюро обкома, и плохим "хозяевам" крепко досталось.
Наступила горячая пора летнего ухода за посевами пропашных культур (в частности, кукурузы). Значительная часть трудоспособного населения аулов не выходила на работу. И Бетал решил собрать в Нальчике всех стариков и старух республики, в возрасте старше 65 лет. Устроили для них хороший обед. Затем перед ними выступил Бетал. Он сообщил, что положение с уходом за кукурузой, подсолнечником и другими культурами тяжёлое, нависла серьёзная угроза урожаю.
- Нам, - сказал Бетал, - нужна ваша помощь. Мы не требуем, чтобы вы сами выходили на работу. Это не нужно. Но нам надо, чтобы вы все, уважаемые старики и старухи, душой и сердцем были за колхозы. Чтобы вы не позволяли своим детям и внукам уклоняться от колхозной работы; чтобы они каждый день сейчас находились в поле и честно трудились.
В заключение был дан большой концерт. Аксакалы и старухи, которые делают настроение в колхозах, удовлетворенные, разъехались по аулам, и положение в колхозах с выходом на работу резко изменилось к лучшему.

Из Нальчика до дома отдыха, в который у меня была путёвка, километра полтора. Я шёл туда пешком. Вдоль всей дороги ещё цвели розы. По обе стороны дороги - свежие посадки молодых яблонь. И розы и яблони были посажены по инициативе Бетала. Многие работники возражали ему:
- Зачем вдоль дороги сажать яблони? Ведь прохожие будут срывать яблоки, их здесь не убережешь.
На это Бетал отвечал:
- А для того и надо сажать яблони, чтобы прохожий мог в пути сорвать и съесть в свое удовольствие свежее яблоко... Для этого и строим социализм и коммунизм.
Словом, Бетал Калмыков не мыслил себе социализма без роз и яблок, украшающих не только сады, но и дороги, всю нашу землю.
Я так пространно говорю о Бетале Калмыкове, с которым у меня была лишь одна единственная случайная встреча потому, что во многом мне бы хотелось подражать ему. И многое из того, что он делал у себя в Кабарде, я использовал в последующие годы во время работы в Политотделе МТС.
Моё сердце сжалось от боли, когда мне стало известно, что в 1938 г. Бетал Калмыков был арестован как враг народа и, как говорили, был застрелен во время "допроса" бывшим сталинским наркомом Ежовым в кабинете на Лубянке. Сейчас в Нальчике, на самом видном месте, возвышается памятник Беталу Калмыкову - этому замечательному человеку, легендарному герою кабардинского народа, преданного идеям коммунизму, ставшему, как и сотни тысяч других сынов Ленинской партии, жертвами сталинского террора, и посмертно реабилитированных после XX съезда КПСС.

 

Хлебозаготовки, колоски и выселения

Я недолго работал литсотрудником; вскоре меня назначили заместителем зав.сельхозотдела, а затем - заведующим отделом. Мне доверяло не только руководство редакции, но и коммунисты: я был избран членом партбюро и заместителем секретаря парторганизации. Редакция предоставил мне жильё - комнату в том же доме, в котором находилась редакция. В начале 1932 года ко мне в Ростов из Москвы переехала Нина Павловна. Её приняли на работу в редакцию сотрудником сельхозотдела. Артёма водили в детские ясли, помещавшиеся во дворе издательства.

Сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса по всей стране сопровождались резким упадком сельскохозяйственного производства. Шло массовое уничтожение скота - крестьяне не хотели сдавать в колхозы подлежащее обобществлению поголовье и забивали даже стельных коров и супоросных свиноматок. Отсутствие кормов и должного ухода приводили к массовому падежу лошадей и другого обобществлённого скота. Резко сократились и посевные площади, катастрофически ухудшилась обработка полей и поэтому намного снизилась урожайность. В стране наступил острый недостаток продовольствия, была введена карточная система на хлеб, другие продукты и товары. Острый недостаток продовольствия наступил и на Северном Кавказе - в этой одной из богатейших житниц страны. Наступил 1932 год. Приближалась весна, весенний сев, а колхозы не имели даже семян для посева.
В такой обстановке в феврале 1932 г. в Ростове был созван съезд колхозников Северо-Кавказского края. На съезд приехал председатель ЦИК СССР Михаил Иванович Калинин. Не помню, кто делал на съезде доклад, но хорошо запомнилось выступление М.И.Калинина. Он начал свою речь словами:
- Ну, что ж, товарищи! Правительство решило помочь вам и приняло решение о предоставлении семенной ссуды.
Со всех концов зала послышались крики:
-Ура! Ур-ра! У-ра-а-а!
Михаил Иванович поднял вверх правую руку, призывая к спокойствию, а когда крики смолкли, он продолжал:
- Чему вы кричите "Ура!"? Стыдиться надо, что из такого богатого края вы с сумой идете к правительству и просите семенную ссуду. И кричите ещё "Ура!"
И дальше продолжал отчитывать, резко критиковать недостатки и непорядки, имеющиеся в колхозах края. Это было простым, интересным, содержательным выступлением человека, умудрённого, с глубоким знанием жизни. Его слушали с исключительным вниманием, речь произвела на делегатов огромное впечатление.
Председателем редакционной комиссии съезда был утверждён редактор краевой сельскохозяйственной газеты Оленич-Гнененко (тот самый, который в Новосибирске заведовал отделом печати Крайкома). Я был избран членом редакционной комиссии. Оленич-Гнененко без ведома Калинина опубликовал его выступление в своей газете. За это утром следующего дня его отстранили от работы в редакционной комиссии и вместо него назначили меня. Я осмелел, и во время перерыва на сцене подошёл к Калинину, и спросил, в каком виде можно печатать его речь в краевой газете "Молот".
- А это Вы обратитесь к моему секретарю, - ответил он мне.
На этом и закончился мой "разговор" со Всесоюзным старостой.

Краевой съезд колхозников прошел с подъёмом, при высокой активности, принял специальное обращение ко всем колхозникам края, но он не мог изменить сложившейся в большинстве колхозов тяжелой обстановки.
В самых южных районах сев начался в конце февраля - в начале марта; в северных - в середине марта, и затянулся до июня. Существовали МТС, но они имели незначительный тракторный парк. Количество лошадей и волов резко уменьшилось. Посевные работы запаздывали. Качество посевных работ было крайне низким, в некоторых случаях сеяли без пахоты, просто по стерне. При таком положении трудно было ожидать полноценного урожая.
Но и то, что выросло на полях в 1932 году, убиралось не вовремя. Например, на Кубани, где жатва колосовых начинается в июне, даже в ноябре на полях многих колхозов лежала в копнах (а кое-где не была даже скошена) пшеница; стоял не срубленный подсолнечник; много оставалось неубранной кукурузы, клещевины, других культур. Естественно, не выполнялись и планы хлебозаготовок, хотя почти всё намолоченное зерно сдавалось на элеваторы - хлебозаготовки были объявлены первой заповедью колхозов, и пока не выполнялась эта заповедь, колхозники ничего не получали. Большинство колхозников, в частности, колхозниц, на работу не выходило, и оставшийся урожай гнил на поле. Это я видел, например, в станице Темиргоевской. К тому же появилось невиданное количество мышей. Они сплошной лавиной двигались из "чёрных земель" (калмыцких приастраханских земель) на ставропольские и кубанские земли и пожирали, уничтожали то, что ещё оставалось от урожая на полях.
Мыши атаковали также населённые пункты, амбары, жилые дома. В октябре-ноябре я приехал в районный центр - станицу Тимашевскую. Определился на ночевку в Доме колхозника. Свободных коек не оказалось. Пришлось ложиться на лавке вдоль стены. И до рассвета не мог уснуть - всю ночь через меня сновали мыши. Буквально сотни мышей осаждали гостиницу. Утром оказалось, что один из постояльцев в нетрезвом состоянии крепко уснул, и ночью мыши обгрызли у него все пучки на руках возле ногтей.
Рассказывали, что возле станции Котляревской (ныне Ставропольский край) мыши остановили ... поезд. Он шёл на подъём. Через полотно железной дороги перебирались миллионы мышей. Мышиная кровь с жирами обильно смазывала колеса. И дело дошло до того, что паровоз забуксовал, и поезд остановился. Для борьбы с мышами были привлечены даже воинские части. На пути движения мышей солдаты рыли глубокие канавы. Напираемые сзади, мыши, достигшие канавы, сваливались вниз. Здесь их обливали бензином или керосином, и поджигали.
Словом, мыши явились в этих местах стихийным бедствием, и в народе появились предсказания, что такое небывалое нашествие мышей предвещает надвигающийся голод. И действительно, в конце 1932 - начале 1933 гг. весь край, особенно Кубань, постиг небывалый в этих местах голод, сопровождавшийся далеко не единичными случаями голодной смерти. Голодавшие колхозники забивали последний, имевшийся в их личном пользовании скот, поедали собак и кошек, и становились на путь воровства: тащили с колхозных полей кукурузу, собирали на полях остававшиеся там колосья.
7 августа 1932 г. был издан Указ ЦИК СССР об охране социалистической собственности. Социалистическая собственность была объявлена священной и неприкосновенной. На основе этого Указа за воровство 5-10 килограммов кукурузы суды приговаривали к высшей мере наказания. На 5-10 лет приговаривали за сбор на полях колосков - это тоже расценивалось как хищение социалистической собственности.

В 1932 году по предложению Александра Михалевича было решено выпустить специальный сборник "250", посвященный прошлогоднему соревнованию 250 бригад с тем, чтобы показать работу лучших из лучших, обобщить их опыт, сделать этот опыт достоянием всех колхозов края. В состав редколлегии сборника кроме Михалевича и меня, входило ещё несколько человек. Но вся черновая работа по выпуску сборника в 300 с лишним страниц - организация, обработка и редактирование материалов - легла на наши с ним плечи. Сборник надо было во чтобы то ни стало выпустить к 15-й годовщине Октября. И мы в течение примерно трёх недель буквально все ночи напролет работали на квартире Михалевича. Когда сильно клонило ко сну, пили горячий крепкий чай, добавляя в него по столовой ложке портвейна. Просиживали за работой до 4-5 часов утра, а к 9 часам надо было быть в редакции газеты и выполнять основную работу. Сборник вышел к сроку, но, к сожалению, имевшийся у меня экземпляр был утерян при аресте в 1937 году.

Положение в колхозах, в сельском хозяйстве края в целом, становилось угрожающим. Это, видимо, встревожило Сталина. В декабре 1932 г. в качестве особого уполномоченного ЦК ВКП(б) в Ростов прибыл член Политбюро Лазарь Моисеевич Каганович, который считался одним из самых приближенных к Сталину людей. Начались массовые репрессии против руководящих кадров - секретарей сельских райкомов, секретарей парторганизаций и председателей колхозов, рядовых коммунистов и колхозников.
Рассказывали о таком случае: Каганович вместе с секретарем Крайкома Б.П.Шеболдаевым на автомашине проезжали по улице одной кубанской станицы. На дороге оказалась курица. Шофер "нажал" на неё, и курица в страхе с криком бросилась от машины и взлетела на забор.
Каганович рассмеялся и, обращаясь к Шеболдаеву, сказал:
- Видишь, если как следует нажать, то и курица может орлом летать. И если как следует нажать на секретарей райкомов, председателей колхозов, коммунистов, то и они все станут большевиками, и хлеб пойдёт.
Каганович объехал ряд кубанских станиц; многие секретари райкомов, председатели райисполкомов и председатели колхозов были сняты с работы, некоторые из них были исключены из партии и отданы под суд; были исключены из партии сотни рядовых коммунистов; многие колхозники были арестованы и направлены в Сибирь; десятки колхозников за воровство кукурузы и зерна были приговорены к расстрелу. Нажимали вовсю, но хлеб шёл плохо, положение в колхозах становилось всё хуже и хуже.
В декабре 1932 г. или январе 1933 г. в Ростове состоялось собрание краевого партийного актива с участием Л.М.Кагановича. Доклад делал секретарь Крайкома Б.П.Шеболдаев. В его докладе положение в колхозах края, в частности на Кубани, было охарактеризовано как кулацкий саботаж. Объявлена беспощадная борьба с этим саботажем. Выдвинуто положение о коллективной ответственности за "саботаж" (за все, что происходит в том ином колхозе, в той или иной станице, отвечают не только конкретные виновники, а всё население). Доклад Б.П.Шеболдаева был опубликован в печати, в "Молоте". Ясно, что все положения этого доклада были одобрены ЦК, Сталиным. После этого ещё больше усилились репрессии. Им стали подвергаться не только отдельные лица, но были приняты решения о выселении поголовно всех жителей ряда станиц.
Первой полностью была выслана станица Полтавская. Ныне она называется Красноармейская, потому что после высылки казаков она была заселена демобилизованными красноармейцами и их семьями. Население насчитывало свыше 20 тыс.человек. Их всех отправили в Сибирь. В том числе были высланы и братья Ковтюха - главного героя романа Серафимовича "Железный поток", а также все коммунисты и комсомольцы станицы. Рассказывали, что перед выселением сотни стариков-казаков собрались в церкви и на прощанье спели свой кубанский гимн "Ты Кубань, ты наша Родина; вековой наш богатырь..." - к сожалению, полностью текста не знаю.

Вслед за Полтавской было выслано все население станиц Уманской (её переименовали в Ленинградскую), Урупской (переименована в Советскую) и Медведовской. Частично была выселена станица Темиргоевская. Это на Кубани. С Дона была выселена станица Мешковская. Вначале было объявлено о занесении её на "чёрную доску". Это означало: запрещение выезда и въезда, закрытие всех магазинов и запрещение продажи жителям станицы даже соли и спичек, пока население не соберёт и не сдаст, якобы расхищенного и спрятанного колхозного хлеба. Но занесение на "чёрную доску" не прибавило хлеба, оно ничего, кроме озлобления населения, не дало. Станица была выслана. На "чёрную доску" была занесена ещё одна донская станица (названия не помню), и она также была выселена.
Мне не пришлось присутствовать при выселении станиц. Я не видел слёз и не слышал рыданий женщин, детей и стариков, которые лишались родных домов, тепла и имущества, и в холодных товарных вагонах направлялись в неизвестную даль. Но я побывал в станице Медведовской за несколько дней до её выселения (о выселении ещё не было решения). Там, в станичном клубе я застал Кагановича и Шеболдаева. Только что закончилось станичное собрание, на котором с речью на украинском языке выступал Каганович. После того, как они покинули клуб, примерно через полчаса, начался суд над расхитителями социалистической собственности. Судили одного колхозника и его сына лет 18-19 за похищение с поля 7 или 8 килограммов кукурузы. Суд (выездная сессия областного суда) обоих приговорила к высшей мере наказания.

Как я лично относился к этим событиям? Должен признаться, что считал их закономерными. Я, как и тысячи коммунистов, бездумно верил Сталину и оправдывал все эти жестокие репрессии против населения революционной целесообразностью; неизбежностью классовой борьбы. Мы, коммунисты, не могли обсуждать проводимые мероприятия, а обязаны были слепо выполнять все указания сверху. Один из членов нашей парторганизации, член партии с 1920 г., работавший цензором, где-то в частном порядке высказал неодобрение того, что делалось в станицах. Он был немедленно арестован, и больше мы его не видели. Фамилия его - Завьялов.
Массовые репрессии, беззакония и бесчинства происходили в то время, видимо, во всех станицах и селах Кубани, Ставропольщины и Дона. Где-то в январе или феврале 1933 г. редактор газеты "Молот", член бюро Крайкома Филов - он заменил Дволайцкого, взятого на работу зав.отделом пропаганды Крайкома - был послан уполномоченным по хлебозаготовкам и подготовке к весеннему севу в Миллеровский район. (В 1937-1938 гг. и Дволайцкий и Филов были расстреляны как враги народа.) С собой он взял меня в качестве корреспондента "Молота". В селе Колодязи мы обнаружили такую картину. До нас в этом селе в качестве уполномоченного райкома партии действовал председатель райКК-РКИ Арапов (хорошо запомнилась эта фамилия!). Он создал из коммунистов и комсомольцев специальные бригады по обнаружению и изъятию спрятанного колхозниками зерна. Бригады почти во всех домах устраивали повальные обыски. Обыски эти ничего не давали - зерна не находили. Тогда Арапов дал команду: "Кто не признается, где спрятан хлеб, - ломайте у того в доме печи." И так как по-прежнему никто "не признавался", то бригады, выполняя указание Арапова, начали ломать в домах колхозников русские печи. А дело было зимой. Мы с Филовым установили, что в этом селе были разворочены русские печи примерно в 20 избах колхозников, и сочли это злодеянием местных властей. В некоторых сёлах мужиков, подозреваемых в том, что они где-то запрятали хлеб, собирали в Сельсовет, и там их держали по несколько дней.
Вся эта борьба с "кулацким саботажем" ещё больше обострила положение в сельском хозяйстве края, поставила его на край полной катастрофы. При такой обстановке в крае, в январе 1933 г. ЦК ВКП(б) было принято решение о создании при МТС и совхозах политических отделов.

18 марта 1933 марта родилась Наташа.
Жилось трудно - существовала карточная система, и от систематического недоедания я второй раз в жизни заболел желтухой. Однако вскоре поправился.

Ещё об одном факте, относящемуся к тому времени. До прихода Гитлера к власти в Германии была сильная компартия. Кроме центрального органа партии - газеты "Роте Фане" выходили ежедневные областные коммунистические газеты. С одной из них, издававшейся в Эссене "Рур эхо", наш "Молот" обменивался своей продукцией. Редакция "Рур эхо" попросила прислать ей фото и биографии основных работников "Молота". В числе других были посланы и моё фото с краткой биографией. После я думал: как хорошо, что об этом не знало НКВД в 1937 г., иначе мне бы обязательно приписали шпионаж в пользу Германии.

<<<=== *********** ===>>>

 

© 2009 Тетради

Пожалуйста, не используйте материал без разрешения.


Hosted by uCoz